..::STALKER.BY::.. :: Просмотр темы

..::STALKER.BY::.. http://stalker.by/forum/

Глава X: Красное http://stalker.by/forum/viewtopic.php?f=407&t=6313	Страница 1 из 1

Автор:	R.E.K.L.A.S.T. [ 28 июн 2015, 15:29 ]
Заголовок сообщения:	Глава X: Красное
– Эй, парень! Тебе чего надо? Артем посмотрел на того, кто спрашивал: малиновая звезда плавала в мути. Пожал плечами. У арок косились усталые древки с увядшими красными знаменами. Арочные своды были чуть по человеческий рост обрезаны повешенными табличками: «Красная Линия. Государственная граница». – Иди давай. Хорош пялиться. Офицер не спускал глаз с его рук. Красноармейцы за его спиной ждали команды. Чего мне надо, спросил себя Артем. Нельзя ему ни в коем случае: поднять руки и шагнуть вперед. Нельзя ему: идти за этим несчастным Умбахом туда, где Петру Сергеевичу сейчас будут кишки на палку накручивать. Нельзя признаться, что радист-диверсант, которого искали – не Умбах, а вот он, Артем. Потому что его, Артема не пустят к Умбаху все равно, а Артемовы кишки зато будут следующими. Тогда что? Тогда забыть про Умбаха, про слышанное им или не слышанное в туберкулезном московском эфире, про Гомера забыть, который там где-то, на Пушкинской, ждет его в петле, про Дитмара с его заданьицем, про людей, которые вот сидят за его спиной сейчас и любуются этой дрянью, и которых будут скоро резать в штыковой, попрощаться с малиновой звездочкой и пойти гуляючи к Новокузнецкой. А за его спиной пускай творится что угодно – на спине глаз нету. А что там, на Новокузнецкой? Ничего. То же, что и на ВДНХ. Пустота. Духота. Грибы. Такая жизнь, которую Артему положено тащить, не переча, пока не сдохнет. Сделать круг, вернуться к Ане. Когда-нибудь, по чужим мертвым документам. Документы чужие, а жизнь своя будет – своя, Артемова, прежняя – черная, перекрученная и сухая, как сгоревшая спичка. Хочет он такую жизнь? Может он ее? Ольга Айзенберг сняла лиф. Прожектора, без рук Петра Сергеевича осиротелые, выцеливали ее неумело – слишком резко, слепя, отбрасывая на стены яркую черноту по Ольгиному контуру. Труба играла слишком быстро, слишком тонко, тошнотворно, закручивала кишки, и под нее бился, крутился бешено женский силуэт на шесте, как на кол насаженный. – Оглох? Вали давай! А ведь Артем, пока Умбаха искал, пока шел сюда вместе с Гомером, забыл ненадолго, как это: когда идти некуда. Старик дал ему что-то. Направление хотя бы. Прости, дед. Как тебя спасти? Сделать, как черт велит? Помочь ему резню устроить? И что, неужели тебя отпустят тогда? Не отпустят, дедуль. Вот ведь выбор: что ни берешь, одна безнадега. – А ну, обыщите этого! Ноги сами сделали шаг назад. Ноги еще не решили ничего. В зале заоборачивались, зашикали. Кто-то отдыхающий, в железнодорожной форме – зацепился за Артема. Не Артема ли он на самом деле томительно ждал, скучно наблюдая за актриской, извивающейся на колу? Если в другую сторону пойдешь, вперед, обратно не вернешься, знали ноги. Телу было рано умирать. А душе обратно в ту старую жизнь не моглось. Не хочу от нее детей, понял Артем. Понял просто и насовсем. Что там, на ВДНХ? Там ничего. Там все, чем Артем не стал. И все, чем он лучше сдохнет, чем станет. Умом заставил себя поднять руки – одна поползла чуть быстрей. Пот шел по вискам, затекал щелочью в глаза, щипал. Плыла в нем малиновая звезда. Может, тебя не убили еще, Петр Сергеевич? А? Я ведь к тебе через полметро шел. Пришел вот. И теперь отсюда мне дальше некуда. Давай, тебя не убили? – Имею информацию. – Что ты там бормочешь?! Артем чувствовал паучий взгляд из зала на себе – кожей. Поэтому повторил так же глухо: – Имею важную информацию. О готовящейся диверсии. Со стороны Рейха. Хочу переговорить. С офицером. Госбезопасности. – Не слышу! Артем утер пот и сделал шаг вперед. * * * Переход на Охотный ряд был длинный, нескончаемый, словно специально Артему тут построенный, чтобы он успел за этот переход передумать. Снаружи у Красной Линии граница была тонкая: ограждение переносное и пара снулых бойцов. Зато изнутри, где чужим не видно, шли укрепления в три полосы. Мешки, колючая проволока, пулеметы. Стволы у них в стену глядели, не внутрь и не наружу: не знали еще, с какой стороны будет наступать враг. Краской по трафарету был обозначен на стенах сдвоенный профиль: толстощекие и лысеющие нахмуренные люди, страшно похожие, будто сбитая чеканка на медали; один другого не то прикрывает, не то заслоняет. Братья Москвины, знал Артем. Тот, что на первом плане – Максим. Нынешний генсек. Тот, которого Максимом припечатали – прежний, скончавшийся. С каждым шагом от Театральной порочную изломанную трубу Большого становилось слышно все хуже; потому что с обратной стороны, от Проспекта Маркса, громче и громче неслось по переходу – прямо в лоб – бравурное, маршевое, бодрое, многоголосое – производимое целым духовым оркестром. Оркестровый марш сшибался с томливой трубой уже там, где у перехода только начиналась вторая треть – и выбивал ее назад, в Театр. Освещено было скверно, бедно: вдоль колючки только ров из света, а дальше сумрака налито, как киселя. До следующей колючки. Живых людей им по пути не встретилось, только смурная солдатня. Артем рвался вперед, хотел уже определиться с судьбой, а конвоиры не собирались спешить, у них с судьбой все было глухо. Еле дотерпел до Проспекта Маркса – Охотного ряда. До самого последнего кордона, который выглядел так же, как и первый: хлипко, дунешь посильней – снесет. Остального от него видно не было, лестницей прятало, и поэтому казалось, что никому тут, на Красной Линии, Театральная не сдалась. А оркестр был самый настоящий – и стоял прямо на входе, у границы, и изо всех сил дудел, звенел, барабанил. От него против воли хотелось расправить плечи; и уж, конечно, никакая труба и никакие другие театральные звуки сквозь него пройти не могли. Станция – уютная, домашняя, маленькая, как все первые станции метро, была наполнена народом одного цвета. Тут не грязно было, и вода с потолка не текла, и лампы горели; все пристойно, одним словом. Но: в те секунды, когда оркестр замолкал на секунду, чтобы переменить один марш на другой, делался слышен второй голос станции. Непривычный: вместо гомона, который людям положен, на Охотном ряду стояло шуршание. Шуршали, озираясь, в витых очередях, где у каждого на ладони был записан номер, шуршали в подворотнях арок – за столиками, выполняя какую-то Артему непонятную волокиту, шуршали бабы и шуршали дети. И вдруг – пока барабаны и литавры переводили дух – станции переставало хватать света и чистоты. А потом оркестровый конвейер запускался снова, и выезжающее с него веселье снова подменяло станцию. Лампочки загорались ярче, губы у прохожих натягивались, а мрамор принимался блестеть. Для настроения еще были лозунги – тоже трафаретные, печатные: «Перечеркнем Красной Линией нищету, безграмотность, капитализм!», «Нет – ограблению бедноты! Да – всеобщему равенству!», «Их олигархи жрут грибы наших детей!», «Каждому – полную норму!» и «Ленин, Сталин, Москвин, Москвин». Лысый Ленин с усатым Сталиным были повешены на стену в золотых рамах в торце станции. Рядом стоял караул из бледных мальчишек в красных тряпочках на шее, лежали цветы: пластмассовые. Артема, подконвойного, местные как будто и не замечали: у всех, мимо кого он шагал, как-то находились дела поинтересней; ни с одним он не смог встретиться глазами. Но стоило разминуться, как загривок начинало жечь – эти рассеянные взгляды тут же пучками собирались из их любопытных стекляшек. Он шагал и договаривался с Петром Сергеевичем о том, чтобы тот еще чуть-чуть не умирал и не уезжал никуда, чтобы дотерпел до Артема. Времени всего прошло – час, шансы были. КГБ сидел с изнанки станции: под полом, по которому топтались одноцветные граждане, имелся еще один этаж, низенький и никому не известный, и вход туда тоже был такой, как будто это шкаф – швабры с ведрами приткнуть куда-нибудь. Но внутри – привычно все, как везде, как во всем мире – коридор масляно выкрашенный, по пояс зеленым, дальше белым, штукатурка от влаги буреет и пузырится, лампочки вечные болтаются, и вереница комнат. Конвоир одну отпер, пхнул в нее Артема. – Мне срочно! Срочное донесение! – Донесения в армии, – подмигнули ему. – А сюда с доносами. Пролязгали по ушам, по голым нервам засовом снаружи. Посмотрел на соседей: женщина с тушевыми глазами и с вытравленной в желтое челкой, остальное в комочек на затылке собрано, и угрюмый малорослый мужик с белыми бровями и ресницами, остриженный как попало. Шкура у него была дубленая и загорелая, как у алкоголиков. Умбаха в камере не было. – Присаживайся, – сказала женщина. – В ногах правды нет. Мужик сморкнулся. Артем примерился к скамье и остался стоять, как будто от этого быстрее его бы приняли, выслушали и согласились отпустить радиста на все четыре стороны. – Тоже думаешь, сейчас вот сразу разберутся, да? – вздохнула женщина. – Мы-то третий день тут вот так. И хорошо, может. Они тут разбираются так… Что лучше б и не разбирались. – Помолчи, – простонал мужик. – Хоть сейчас бы ты помолчи. – Сюда дядьку передо мной не приводили? – спросил Артем у нее. – С усами такого? – он руками показал, как бессильно свисали у Умбаха усы. – Не было. И без усов не было. Одни кукуем. Друг друга вон грызем. Мужик отвернулся к стене и с ненавистью заковырял ее ногтем. – А ты что натворил-то? – Ничего не творил. Дядьку вытащить надо. – А дядька что сделал? Артем посмотрел на ее телесные колготки, все в шрамах заштопанных, на ее руки – синяя кровь течет под кожей совсем близко, распирает. Глаза из-за черной каймы сперва кажутся большими и страстными, как в последний раз, а на самом деле – нет, обычные. Улыбка морщинистая. Морщины усталые. – Дядька тоже ничего. Мы с Театральной вообще. Жили и жили себе. – И как вам там, на Театральной? Хреново, небось? – она посочувствовала. – Нормально. – А нам тут говорят, вы друг друга доели почти уже. Врут, что ли? – Юлька! Ну ты не дура? – окликнул ее мужик. – Мы-то тут хорошо живем, – вспомнила Юлька. – Нам-то так, в принципе, и насрать, что у вас там, – она подумала, посомневалась. – За грибами-то подолгу стоите? – Как – стоим? – Ну вот в конец очереди встал. Каким номером будешь? – Какая очередь? Деньги есть – купил. – То есть – деньги? Купоны, что ли? – У нас тут, – вмешался мужик, – не нужны деньги никакие. У нас кто работает, тот и ест. А не как у вас на вашей Театральной. У нас трудовой человек под защитой. – Ладно, – сказал Артем. – Жрите сами ваши деньги, – добавил мужик. – Ну что ты, Андрюш, напал на него? – заступилась Юлька. – Подсадили мурло какое-то, а ты ему и титьки еще покажи! – Андрюша харкнул под себя, но как бы и в Артема. – А то вдруг тебе титьки мои занадобились, – улыбнулась она мужику. – Я не провокатор, – сообщил сам себе Артем. – Я вообще ничего не хочу знать, – сказал Андрюша. – Это все не мое дело. Помолчали. Артем прислонился ухом к двери. Было тихо. Посмотрел на часы. Что там Дитмар? Верит ему еще? И сколько еще согласится верить? – Вообще, что ль, очередей нет за грибами? – спросила Юлька. – А сколько в одни руки дают? – На сколько денег хватит. Патронов, – на всякий случай объяснил Артем. – Дела! – восхищенно сказала Юлька. – А если вдвоем прийти? – Что? – Тогда обоим дадут, сколько хватит? – Ну да. – Зажрались, бляди, – сказал Андрюша. – Ты думаешь, они чьи грибы жрут? Наши с тобой! У нас дети с голоду пухнут, а эти жируют! – И ничего не пухнут! – испугалась Юлька. – У нас и детей-то нет. – Я конфигурально. Образно, то есть, я. Он уставился на Артема с тоской и чувством только что совершенной непоправимой ошибки; заливаясь багровым. – Он не говорил такого, – попросила Юля Артема. – Хорошо? Артем пожал плечами. Кивнул. – За собой последи! – рявкнул Андрюша жене. – Манда! Не балаболила бы, были бы дома. А то тебя Ефимовы ничему не научили! – Ефимовы-то ведь молчали, Андрюш, – прошептала та. – Их так взяли. Ни словечка никогда от них против… Против. – Значит, было за что! Было, значит! – шепотом же крикнул он. – Как это – вот так, ни с того, ни с сего людей возьмут и… – он схаркнул. – И всю семью. – Что – всю семью? – спросил Артем. – А ничего! Что надо! – Да я только что сказала-то? Что грибов не хватит на этот год. Что неурожай в совхозе, из-за хвори… Из-за гнили белой. Голодать будем. Ну это же так все! Я ведь это не из головы взяла! А они: клевета… Эта… Пропаганда… – Кому сказала-то? Дура ты пиздливая! Дементьевой Светке сказала! Ты про Дементьевых не знаешь, что ли? – У Дементьевых Дашка в консервном цеху стоит, она будто сама не понимает! – Стоит и помалкивает, значит! Людей не за такое берут! Васильеву за что? Что «Господи, помилуй» перекрестилась! А Игоря вон из сто пятой за что забрали? На перекуре болтал, что на Черкизовскую люди пришли снаружи. – Из какой снаружи? И что? – Не из Москвы. Поверху откуда-то. Из другого, типа, города. И без химзы пришли якобы. Ну и что тут такого? В этом-то что? И ясно, что байка. Типа, всех этих иногородних до единого враз замели и тем же днем… – он чиркнул пальцем по горлу. – Не показывай на себе! – испугалась Юлька. – Байка, ну? Дурь ведь! Америкосы, га-андоны, все начисто нам снесли, это и дите малое знает, что одна Москва стоит. Какой еще город! А Игорька Зуева на следующий день выдернули. Юдин там слушал, а Юдин тоже… Пнем надо быть, чтобы при Юдине… – Из какого города? – Артем подобрался. – Из какого города пришли? Эти, на Черкизовской? – Ага, – сказал ему Андрюша. – Щас я тебе. Артем оторвался от двери, шагнул к мужику, наклонился к нему. – Но он ведь говорил? Говорил же? Игорь этот? – И договорился. – Скажи! Скажи, важно! – Ты донос на дядьку своего еще не сдал! Куда столько загребаешь? – недобро усмехнулся Андрюша. – Идиота ты кусок! Скажи просто! Откуда?! – Артем взял мужика за ворот, накрутил материю на кулаки, прижал к стене. – Отстань от него! Отстань! – тонко сказала Юлька. – Он ничего, ничего он не знает! Охрана! Люди! – Хрень это все. – А если нет?! – И что? И что, если нет?! – Да все! Да тогда можно отсюда валить! Из этого метро! Андрюша, приоторванный от пола, помотал головой. Скривил харю. – Было б им так хорошо там, лезли бы они к нам? Артем набрал духу – спорить – и не нашелся. – Поставь меня. Поставь, где стоял, гнида, – сказал Андрюша. Артем поставил. Отвернулся, ушел назад к двери. Хотел упереться в нее лбом – а она раскрылась. – С Театральной который. На выход! – Зря, – сказал Артем Андрюше. – Вот и спросишь у них сам, – харкнул тот. * * * – Вот, товарищ майор. Это который в диверсии. – А браслеты? Пускай в браслетиках. Щелкнули наручниками. – Вот это, когда сами сознаются… Всегда надо в браслетах, – объяснил Артему товарищ майор, встречая на пороге. – Зови меня Глеб Иваныч. А ты кто? А Артем уже знал, что это Глеб Иваныч. Голос его хриплый и низкий знал. И ботинки шнурованные. – Колесников Федор. Как в паспорте, который ему Дитмар выдал. – Ну докладывай, Федор. Глеб Иваныч был кряжистый, крепкий; мясной породы. Лобастая башка лысела, толстые губы румянились. Он был с Артема ростом – не очень, значит, высок; но шире вдвое, а здоровей – вчетверо. Гимнастерка на нем не сходилась, ворот был бычьей шее узок, и в брюках бугрилось. Сам Глеб Иваныч сел за стол, Артема оставил торчать. – Вы не того взяли. – Какого не того? – насторожился майор. – Умбаха. На Театральной. Он не виноват ни в чем. Перепутали. – А кого нужно было брать? – Другого. – А. Ага. И ты его пришел выручать? Майор сразу заскучал. – Он не диверсант никакой. Он инженер из театра, – сообщил Артем. – Ну а признался, что диверсант. – Так ведь… Наговорил он. Он наговорил на себя. – Это уж его беда. У нас все подписано. И что дальше? Комната была просторная, но простая до строгости. На полу линолеум свертывается, в углу сейф серым кубом, стол разве вот богатый, трофейный – и сдвоенный профиль на стене. Все. А нет, не все. Что-то тикало еще. Артем оглянулся: сзади, над входом – висели часы. Недавно только им виденные – совсем в другом месте. Простые часы: стекляшка в синей пластмассе. На циферблате щит изображен, и в него воткнутый меч, и еще буквы в строчку – все заглавные, через дефис. «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ». Было без десяти минут десять. – Спешишь куда, Федор? – спросил его майор. Ухмыльнулся. – Опаздываешь? – Часы интересные. – Часы что надо. И я вижу на этих часах, что меня ждут дела. У тебя все, Федор? Я бы с тобой попозже продолжил. – Мне с ним надо переговорить. – А вот этого никак не получится сделать. Он тебе кем приходится? Родственник? Или коллега? – В чем он признался? Он не диверсант. Он на Рейхе и не был никогда. Это не его вы искали. Другого. – Нет, Федор. Мы искали его. Петр Сергеича. И Рейх тут ни при чем. Вот, – майор помахал какой-то жирной бумажкой. – Ориентировка. Из центрального аппарата. Центральный аппарат ошибаться не может. Значит, это не за ним, не за Артемом, приходили? Умбах сам виноват? – У тебя все? – Глеб Иваныч поднялся. – А то у меня на десять назначено. Он нагнулся к сейфу, поколдовал, скрипнул заслонкой; и вытащил черно-серый тусклый от царапин револьвер. Тут Артем вспомнил, что именно у майора назначено. – И что… Что теперь с ним будет, с Петром Сергеевичем? – спросил он пересохшим горлом. – К высшей мере, – приговорил майор. – Ладно, Федор. Дождись завтра. Завтра с тобой будем еще разговаривать. Чувствую, разговор у нас некороткий выйдет. Что-то ты хочешь мне сказать, а мнешься. Надо тебя расшевелить как-то, а со временем сегодня, как назло, туго. Дела. Он пошарил там же, в сейфе, достал из коробки пригоршню медных болванчиков, рассыпал их по столу. Выкинул у револьвера барабан, стал фаршировать его тупоголовой смертью. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. И еще осталось. – Его нельзя стрелять! – крикнул Артем. – Умбаха! – Почему? – У него сведения… Он радист. И он знает что-то… – Все, что он знает, знаем и мы, – успокоил его майор. – От нас секретов быть не может. Все. Иди, проспись. Тут меня… люди ждут. Глеб Иваныч почесал, погладил себя по напряженному гульфику, потянулся сладко. – Да вы представления не имеете! У него информация! Ценная… Он… – Артем укусил себя за губу, в последний раз взвесил. – Он выживших нашел! Связался! С другими! Понимаете? С другими выжившими! Не в Москве! – он заглянул майору в его широкое ровное лицо. Ничего там не изменилось и не подвинулось. – Херня какая. Потом улыбка по губам тенью прошла. Глеб Иваныч рукой поправил волосы. Вид у него был мечтательный. Ждал он, ждал вечера, ждал десяти часов, и ждал того, что будет после – назначенного свидания с красивой своей сучкой в балетной пачке. Вот об этом ему хотелось думать. Артем вскинул скованные руки. – А если есть еще какие-то места, где можно жить? Если мы не должны, не обязаны тут в метро… До конца… А? И он – он! – может это знать! Майор взвесил в руке револьвер, зажмурил глаз, поглядел на стол через мушку. – Вот качество, – задумчиво произнес он. – Из него, наверное, сто лет назад еще расстреливали. А все равно… Надежней нагана машинки нет. Особенно для этого дела. Не заклинит, не перегреется. – Ты что, не слушаешь меня?! – взбеленился Артем. – Или ты знаешь что-то?! – Ладно, хватит. Конвой! – Нет, не хватит! Если ты его расстреляешь сейчас, мы никогда, ничего… Никогда! – Конвой, бля! – рявкнул майор двери. – Никогда! Он – единственный, понимаешь ты? Больше никому не удавалось! Найти, связаться… Его нельзя убивать! – Нельзя все-таки? – Нельзя! – Ценная информация? – Да! – Выжившие! – Выжившие! – Ладно, идем. Майор схватил Артема ручищей за плечо, гидравлическим прессом, пнул дверь, вывел в коридор. Конвой подбегал, виноватый и испуганный, допыхивая самокрутку, но майор только сунул ему вороненый ствол в рыло и оттолкнул. Вытащил из кармана связку ключей, позвенел ей у какой-то двери. Шваркнул ей, втолкнул Артема в камеру. Там сидели семь человек, бледные и потные. – Умбах! – Я. Вислоусый Петр Сергеевич поднялся, глядя ищуще и беспокойно. Он весь был перемазан бурым, подсыхающим; переносица вскрылась, и рот щербился. Голову он чуть запрокидывал, чтобы из носа не текло. То тень мелькнет через его лицо, то света пятно: чего ждать? Майор вскинул револьвер к его лбу и сразу по ушам хряснуло, молотом врезало, и прыснуло мелким красным вокруг, на руку ему, на лицо, на гимнастерку. Умбах ослаб и сел на пол, стал как мешок с песком. Остальные бледные зажали уши, баба завизжала. Стена вся была в мокрых блестящих ошметках. Засунул голову в камеру тюремщик, ругнулся неслышно, что-то неслышно спросил. В ушах надрывно звенело. Майор схватил Артема за плечо и выволок в коридор, хлопнул дверью. Зарычал сквозь звон: – Кому нельзя? Мне? Мне нельзя? Сучонок ты мелкий! Мне – нельзя?! Тошнило, крутило. Артем сглатывал, держал в себе. Выблюет – покажет слабость. – Выводите расстрельных! Сколько можно! – крикнул еле-еле сквозь звон майор тюремщикам. – Сколько их там у нас? – Семеро было с Умбахом. – Как раз, значит, барабана хватит. И камеру замыть! Майор сделал шаг и встал прямо у Артемовых глаз. Подбежавшим из караулки сказал: – За мной его! Вернулись в кабинет. – Ты говоришь, не надо. Надо! Надо вас расстреливать. И прилюдно. Полезная штука – расстрел. А то каждый, блядь, думает, что он – главный герой, что это кино про него снято. А на, погляди, как люди мешками с говном становятся. Чик! И готово. И не будешь столько о себе воображать! Он взял со стола ничейный патрон и сунул его Артему под нос. – Гляди. Это для тебя. Хотел с тобой завтра разобраться без спешки. С бреднями с твоими. Но ты прям на рожон лезешь. Выдернул барабан, загнал в него Артемов именной. – Этого к остальным! – Нет, – Артем замотал гудящей головой. – Нет! – Пшел! – Сегодня… Сейчас… Рейх… Будет… На Театральную… – Пшел, тварь! – Умбах… Он их агент. Был. Я должен был… Вытащить его. Отсюда. Я тоже… Тоже дивер… сант. – Болтун ты… – Стой. Стой. Все врал про радиста. Не убивайте. Я правда. Клянусь… Там сейчас две… группы. Минируют переходы. Глеб Иваныч наконец повернулся к нему. – Зачем? – Будут Театральную брать. – Ну? – У них в туннелях стоят штурмовые бригады. Наготове. И две диверсионные группы на Театральной. Будут взрывать переходы к вам сюда. И когда отрежут Театральную… Через пять минут… Будут там. – Умбах что? Зачем он? – Он радист. Должен был сигнал к началу получить. – А ты? – Я при нем. Связной. – Кто задание давал? Тебе – кто? – Дитмар. – Знакомы. Майор окаменел. Часы над головой у Артема считали: ц‑к, ц‑к, ц‑к. Такие же точно часы, как у ганзейского майора. Только окончание у аббревиатурной истории ВЧК было другое, преждевременное. – Ну ведь ты тут. У нас. И Умбах у нас. Значит – они пока ждут. Сколько будут ждать? – Должны были до окончания спектакля ударить. Если затянуть… Пошлют кого-нибудь проверить. И все равно рванут. Ц‑к. Ц‑к. Брови у майора сползлись. – Остальных знаешь в лицо? Из тех двух групп? – Знаю. Старших. – Поможешь? Он кивнул раз проржавело, натужно. – Так быстро не успеем собрать людей… – сказал вслух майор. – Надо время потянуть. Надо потянуть время. Хотел подсказать майору, но боялся: тот ведь нарочно сделает наоборот. Должен сам. Думай, думай, майор. Ну?! – А если дезу им? Что группы уже нейтрализованы? – Как? Не успеть. Артему хотелось зажмуриться, спрятаться, запахнуть нутро, чтобы майор его намек, его мольбу не разгадал; но он заставил себя держать глаза выпученными, как будто он сам приглашал Глеба Иваныча в себя. И тот влез в Артема через зрачки, раскорябал роговицу, пообтер и испачкал там все мелкими брызгами Петра Сергеевича. – Пароль, отклик для радиообмена есть у тебя? – в конце концов решил он. Артем молча наклонил голову. Потом осторожно вернул ее обратно. Боялся спугнуть майорово решение – единственно Артему спасительное. – Пошли. Через коридор, мимо отпертой уже камеры, где стояли смертники, пялились в пол, в стены, словно спешили спрятать и сберечь свои души в кафельных швах, под линолеумными отворотами, проследовали в другую комнату, с надписью на двери: «Связь». Стал по стойке «смирно» заморенный связист с заячьей губой. Стол с телефоном, зеленые ящики с тумблерами и стрелками, наушники. Конвоир встал в дверях, Артема пинком пригласили к аппарату. Но до этого Глеб Иваныч снял телефонную трубку, попиликал кнопками. – Алло. Это Свинолуп. Да, Свинолуп. Мне Анциферова. Артем поплыл. Часы-близнецы наложились на дурацкую и нечастую фамилию. Не могло быть такого совпадения. Совпадения – не могло. Тот был Борис Иванович. Этот – Глеб. Отчество одно. Похожи между собой они были мало. А все равно поверилось сразу, хоть и фантастика. – Да, товарищ полковник. Тут деятель у меня сознался. Говорит, Рейх собирается Театральную брать. Сейчас прямо. Голос. Голос Артем узнал – там, под сценой лежа, потому что голос у братьев был один на двоих. Слова они этим голосом произносили разные, и разные из них собирали предложения; и разные у них были мундиры, и часы у них в разных временах остановились. А голос все равно был один. Глеб был, наверное, старшим. Казался старшим. А у Бориса, значит, служба быстрей шла. Как с ними это случилось, подумал Артем зачем-то. Вместо того, чтобы подумать, не лопнет ли белая нитка, по которой он собрался над пропастью идти. Как у них, у двух братьев, случилось оказаться в одном звании по разные линии фронта? Знают они друг о друге? Должны. Не могут не знать. Воюют? Ненавидят друг друга? Пытаются умертвить? Играют? Что? – Даете добро? Есть. И как раз успеете тогда подкрепление нам… Да. Согласен. Не мы это начали. И я тоже не вижу другого… Есть. Принято. Артем ждал тихо, больше даже не думал, чтобы шумом мысли не спугнуть севшую ему на плечо волшебную жар-птицу, удачу. Один шанс был на тысячу. – Частота какая? Криворотый связист сел к радио; Артем выдал ему частоту. Пошли шерстить эфир. Наушники Артему водрузили на голову косо: один ухо прикрывает, другой к людям развернут. – Антенны вы наверх вывели? – спросил он. – Как отсюда ловится? – О своем лучше думай, – посоветовал ему Свинолуп. – О нашем. – А вы… Вам никогда не удавалось… Другие города услышать? Связист, будто это его спрашивали, покачал головой. – Нет никаких других городов, пацан, – сказал майор. – Забудь. – Но люди же приходят… Были ведь люди из других городов? Приходили в метро. – Враки. – А их устраняли. Ваши же. – Тоже враки. – И тех, кто об этом болтал… Глеб Иванович сощурился. Постучал стволом по железному ящику. – Не хера потому что вранье пересказывать! Сидим тут и сидим! Душу баламутить зачем людям? Пускай мечтают, о чем сказано мечтать. О том, что победим Ганзу, всех буржуев поставим к стенке и тогда будет в метро коммунизм. И грибов всем полная норма. Тут будет хорошо. Здесь. У нас. Родину любить нужно, понял? Где родился, там и пригодился. – Я наверху родился. – А сдохнешь снизу! Свинолуп хлопнул его по плечу и гоготнул. Это была первая его шутка. Из эфирной каши высунулся голос. Майор кивнул Артему, подвел дуло к его голове, поощряя, наставляя. – Дитмар. – Это сталкер. – О! Сталкер. Ну как? – Ландыши распустились. – Значит, весна. Ствол влез Артему в свободное ухо, холодный, железный. Прямо в слуховое отверстие. Волновался, хотел понять, не обманывают ли. – А мне больше зима нравилась. – Ну иди, прячься. Пытался скоситься на Свинолупа – но револьвер не пустил. Надо бы было считать, но не получалось. Ствол, оцарапав, втиснулся в дырку; заткнул ухо. – Что за херня? – через дуло в мозг проскрежетал ему майор. – Отзываем операцию, – сказал Артем. – Дитмар, отзываем… И тут – за один миг. Грохнуло!!! Подскочило все, потолок распался, ввалилась пылюга, повисла в воздухе, мигнул и исчез свет, все ослепло, оглохло. Артем один этого ждал. Только этого и ждал он. Нырнул вбок, скованными руками рванул за ствол и выдернул из ослабивших хватку толстых пальцев, отскочил вбок. Проморгался свет. Конвоир валялся на полу, придавленный бетоном. Свинолуп, посеченный каменной крошкой, кровоточа, шарил вокруг. Связист так и сидел, не соображая, над своей аппаратурой. Крики пробились через вату… Топот. Свинолуп наконец увидел Артема. – Руки! Руки!!! Майор поднял их лениво. Глаза у него бегали. Искал уже, как подобраться к нему половчей. – Встал! На выход! Живо! Ну?! Наган сидел в руке неудобно, нехорошо, как чужой. – Это чего такое было? – спросил у него Свинолуп, еле шевелясь. Назло, скотина. Артем потянул крючок: туго пошло. Курок отстал, замахнулся. – Встал!!! Па-шшол!!! – Это где рвануло? Дожал: громыхнуло еще раз, но уже не так больно, как в камере, когда Умбаха убивали. Уши забились уже. Свинолуп взялся левой рукой за пятно на правом плече. Наконец послушался, встал. Перешагнул через конвоира, выглянул в коридор. Там колупался еще один тюремщик пришибленный, дернулся было со своим автоматом, Артем наугад выстрелил ему куда-то в живот, пнул автомат в сторону. – Ключи у кого?! Ключи от камер у кого?! – У меня есть. – Открывай! Открывай всех! Где тут этот… Который про выживших врал? Зуев! Где он?! – Его нет. Услали на Лубянку. Запрос на него пришел. Нет его! – Иди сюда. Сюда. Где моя камера? Это? Открывай! Майор повозился с беззвучными ключами, отпер. Накрашенная Юлька и угрюмый харкун были живы-здоровы. – Выходите! Бежим отсюда! Свинолуп скривил рожу. – Куда это еще? – спросил Андрюша. – Куда?! На свободу отсюда! – Да никуда они с тобой не побегут, – сказал Свинолуп. – С Линии! Я вас вытащу отсюда! Юлька молчала. Мужик похлопал припорошенными глазами. Соображал что-то и воздуху набирал. А потом – не закричал даже, а заорал. – Отвали, мурло! Мурло, провокатор! Отвали! Мы никуда не пойдем! Мы тут живем! Тут! – Усек? – спросил Свинолуп, ухмыляясь. – Вот к Родине-то любовь. – Да вас к стенке поставят тут! Он и поставит! Этот же! Свинолуп! – Иди на хер! Сядь, Юлька, что вскочила, как дура?! – Правильно, – сказал Свинолуп. – Вот все правильно. А ты, сосунок… Артем озверел. – В камеру зашел! Зашел! Они тебя боятся! Ключи сюда! Бросай! Он никуда не денется отсюда, ясно? Все, вот он! Пойдем! Как тебя? Андрей. Я вас вытащу отсюда! Вытащу, ну? Быстрее! Времени нет! – Мы не пойдем, – отказалась вслед за мужем Юлька. – Дурак ты, Федор! – засмеялся Свинолуп. – Утырок зеленый… Это же кролики! Смирные! Куда они побегут?! – Какие еще кролики?! – Смирные! На, смотри! Свинолуп задрал Юльке платье, сдернул с нее колготки штопаные вместе с трусами, показал рыжий пух. Та только спрятала рот в ладони. – Ну?! – крикнул он в Андрюшу. – Ну?! Что стоишь?! И ручищей своей сжал Юлькину дряблую задницу. В промежность ей сунул пятерню, взялся там. – Что?! Стоишь?! Андрюша лупился в пол. – Говно! – Свинолуп дал ему пощечину левой – и свалил его этой одной пощечиной на пол. – Иди, говно! Беги! Хватай жену свою драную и беги! А?! Андрюша отполз к скамейке, сел, взялся за щеку. Юлька тихо выла. Тушь текла. – Никто за тобой не пойдет! – Врешь, паскуда. Врешь! Кто-то бежал по коридору, бухал сапогами. Неужели подкрепление прибыло уже? Артем пальнул туда, в пыль. Там пригнулись, спрятались, или умерли по случайности. Где тут смертники были? Скакнул – нашел камеру. Дверь распахнута. Конвоя нет. Все стоят внутри. Шестеро. Две бабы и четверо мужчин. – Бегите! Бежим! За мной! Вытащу вас! Никто не верит. Никто не двинется. – Вас же расстреливать… Вас к стенке всех! Ну?! Ну?! Чего боитесь? Что теряете?! Ему даже не отвечали. Покачиваясь, двигался к нему по коридору Свинолуп. Нюхал руку. Улыбался. – Кролики. Кро-олики. Эти разок попытались уже. Знают, чем кончится. – Ты паскуда. – Ты поди, все камеры открой. Давай, пацан. Освободи их. У тебя же вон – ключики, ствол. Ты хозяин же. А? – Заткнись. Свинолуп подошел вплотную – грязный, жуткий, кряжистый – и Артем сделал шаг от него, и еще один. – Никто за тобой не пойдет. Свобода, блядь. Герой, блядь, освободитель. – Он вас на расстрел вел! – крикнул Артем приговоренным. – Уже! Сейчас! – А теперь простят, может? – пробубнил кто-то. – Ведь мы вот, мы никуда. – Может! – поддержал Свинолуп. – Все может! Понял, ты, говно?! Ты понял?! Ты все понял?! Артем выстрелил ему в грудь, в середину выстрелил этого человека, и пулька увязла в нем, и он отшатнулся, и опять засмеялся. Тогда Артем выдавил ему еще одну пулю из чужого, неверного револьвера – в живот. Не мог выстрелить ему в лицо, в глаза не мог посмотреть Свинолупу. В его уверенные, наглые, хозяйские глаза. Тот все же упал нехотя. – Ну?! – повторил Артем смертникам. – Все! С ним все! Пошли! – С этим-то все. Другие есть, – пробубнили ему. – Куда бежать-то тут? Некуда. Сверху кричали, лаяли командами. Сейчас спустятся. – Ну и оставайтесь! Вы! – заорал им Артем. – Ну и дохните тут! Хотите дохнуть – дохните! Как говно! Он сунул наган стволом в штаны, подобрал у подстреленного конвоира автомат, поискал ключики от наручников, но снять не успел – уже бежали навстречу. Полоснул из автомата, пробрался через коридор целым, вскарабкался по лестнице, выскочил в зал. Там был дым, грязь, сутолока. Оркестр продолжал греметь и веселить, как на «Титанике». Мина рванула там, где Артем ее установил – в нижнем конце эскалатора, с обратной стороны заслонки, ровно над камерами. Но не завалило – наоборот, вырвало ворота, как он и надеялся. Хорошо, станция неглубокая, сигнал пробился. Хорошо, Дитмар не доверился наемнику: мину вручил не с таймером, а радиоуправляемую. Добрался до пролома, отпихнул копошащихся, белых от пыли спасателей – и рванул по ступеням вверх. Кроме него, эта мысль тут никому в голову не пришла.

Страница 1 из 1	Часовой пояс: UTC + 2 часа [ Летнее время ]
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group http://www.phpbb.com/